Образ Понтия Пилата в романе .
«Распятого же за ны при Понтийском Пилате…» Евангелия и апокрифическая литература мало что говорят о Понтии Пилате, кроме того, что именно он приговорил Христа к распятию. Впрочем, Пилат умыл руки перед тем, как сделать это, и сказал, что снимает с себя вину за смерть ни в чем не повинного человека и перекладывает ее на плечи иудейского народа. В Евангелии он не то чтобы оправдан, но не привлекает к себе особого внимания, мы не видим трагедии, разворачивающейся в его душе--если таковая была. У Булгакова же в евангельских главах образ « пятого прокуратора Иудеи» становится центральным, да и героев «большого» романа он волнует гораздо больше, чем Иешуа: Мастер говорит, что написал «роман о Понтии Пилате», а Иван хочет узнать «что стало с Пилатом». Даже Воланд говорит Маргарите: «Итак, человека за то, что он сочинил историю Понтия Пилата, вы отправляете в подвал в намерении его там убаюкать?».
Как и остальные герои, булгаковский Пилат имеет не только библейских, но и литературных предшественников. Например, Булгаков был знаком с поэмой Георгия Петровского "Пилат" (1893-1894), где подчеркивалось германское происхождение Понтия Пилата. Как и в "Мастере и Маргарите", в поэме Петровского прокуратор наделен сочувствием к Иисусу, в проповеди которого он не видит никакой угрозы общественному порядку. Понтий Пилат противопоставляет нового проповедника иудейскому духовенству: «...Кроткий Иисус - религии новатор, /Политики он чужд, язвит лишь фарисеев». Отсюда же взят нигде более не встречавшийся мотив трусости Пилата: «Понтий Пилат трусости своей не может победить, /Он чует, мстит судьба законом правым, /И правду он теперь боится совершить». Из поэмы Петровского Булгаков так же взял легенду о происхождении Пилата и его первом в жизни предательстве, усиливавшей муки совести Пилата: в «Мастере и Маргарите» прокуратор именуется Всадником Золотое Копье, а в поэме Петровского Пилат--херуск по имени Ингомар, давший отцу обет защищать родную землю и нарушивший его…
Так же, создавая своего Пилата, Булгаков опирался на множество легенд, хотя поначалу может показаться, что этот герой--человек без биографии. Однако она в скрытом виде упоминается в тексте и ключом к ней является битва при Долине Дев, где прокуратор спас Марка Крысобоя.
В этой битве Пилат командовал турмой, то есть подразделением эскадрона римской кавалерии (алы). Кавалерия набиралась из неримлян и носила название той народности, из которой формировалась. Таким образом, Пилат по происхождению не был римлянином. Существует легенда о его германском происхождении, на которую намекает автор, говоря, что Пилат « сын короля-звездочета» и том, что он спас Крысобоя, лицо которого «разбито германской палицей». Это упоминание восходит к средневековой легенде о короле-астрологе Ате и дочери мельника Пиле, живших в Германии. Однажды Ат, узнав по звездам, что зачатый им тот час ребенок станет могущественным и знаменитым, приказал привести к нему первую попавшуюся женщину--мельничиху Пилу. Родившийся мальчик получил имя от сложения их имен.
Авторитарный правитель.
Учитывая то время, в которое жил Булгаков, невозможно не связать образ Пилата с образом авторитарного правителя с неограниченной властью. Аналогия со Сталиным возникает сама собой. К свободомыслию Иешуа Пилат относится так же, как Сталин к свободомыслию Булгакова: при всем расположении к философу не может принять его идеологию. Сталин знал о литературной травле Булгакова и однажды буквально спас писателю жизнь, приостановив ее. Их отношения были сложными, но типичными отношениями тирана и поэта, в которых последний может рассчитывать на благосклонность правителя только в случае подчинения ему и согласия его прославлять. Стоило Булгакову отказаться от своей правды, и он решил бы все проблемы, кроме, пожалуй, проблем со своей совестью. Иешуа тоже мог бы солгать и заявить, что не говорил ничего о кесаре, но он продолжает говорить губительную для себя правду. Что ж, о том, что сделала со Сталиным его совесть, мы вряд ли узнаем, но вот что она сделала с булгаковским Понтием Пилатом мы знаем наверняка: «И при луне ему нет покоя».
В 1968 г. американский литературовед Л. Ржевский опубликовал статью “Пилатов грех: о тайнописи в романе М. Булгакова “Мастер и Маргарита”. Стремясь расшифровать историческую концепцию “древнейших глав”, Ржевский пришел к заключению, что их структурным стержнем является тема виновности Пилата, “Пилатов грех”. “Экзистенциальная трусость” прокуратора помещена в центр тайнописи всего романа, пронизывая все его компоненты.
Римский прокуратор - это первый, пусть и невольный, противник христианского учения. Нужно отметить, что в Библии священники, настаивавшие на казни Христа, не хотели даже входить в дом Пилата, «дабы перед праздником Великой Пасхи не осквернить себя входом в дом язычника».“Здесь он подобен, - как замечает Б. В. Соколов, - своему функциональному двойнику Сатане, т. е. антихристу, Воланду, с которым его роднит и общие для обоих германское происхождение”. И хотя в тексте романа об этом говорится мало, оно оказывается значимым в развитии образа Пилата. Прокуратор Иудеи однажды уже предал свой народ. “И память об этом предательстве, первой трусости, которую не могла покрыть последующая храбрость Пилата в рядах римских войск, вновь оживает тогда, когда Пилату приходится предать Иешуа, смалодушничав второй раз в жизни, подсознательно усиливая муки совести, душевные терзания прокуратора”.
Совесть и власть.
Мотив совести наиболее ярко просматривается у Булгакова в судьбе Пилата. Совесть не мешала ему убивать на войне, и убивал он не для того, чтобы защитить родину, а для того, чтобы стяжать себе славу. Иешуа он отправляет на казнь по той же причине—не хочет погубить карьеру. Отметим так же, что практический разум Пилата здесь противопоставляется идеализму Иешуа, который проповедует свое учение как раз вопреки разумности. На мой взгляд, сердце Булгакова вряд ли было как с легкомысленной правдой Иешуа, так и с «практическим разумом» Пилата, иначе он не наградил своих героев такими мучениями. Однако разум затмевает в Пилате нравственность, она в нем подавлена злым началом; в жизни прокуратора было, видимо, мало добра. Иешуа Га-Ноцри разбудил в Пилате доброе начало своей наивностью и непохожестью на людей, от которых так устал прокуратор. И это добро побуждает Пилата попытаться принять участие в судьбе бродячего философа. Но эта попытка ни к чему не приводит. Иешуа не умеет хитрить и не понимает намеков прокуратора:
- Ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Говорил?.. Или… не… говорил?
- Правду говорить легко и приятно, - заметил арестант.
Нужно отметить, что к кесарю Пилат особой симпатии не питает: «Так померещилось ему, что голова арестанта уплыла, а вместо нее появилась другая. На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец; на лбу была круглая язва, покрытая мазью…». Это все, что он видит в своем императоре. Однако он в ответ на слова философа о власти взрывается: «На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия!». Он готов послать на смерть понравившегося ему и совершенно невиновного человека ради того, чтобы сохранить свое высокое место при императоре, которого он не любит и не уважает, потому что в нем живет «самый страшный порок». Он не в состоянии преодолеть страх перед властью, хотя он сам--власть. В то же время прокуратора охватывает смутное предчувствие, что осуждение и казнь бродячего проповедника Иешуа Га-Ноцри принесет ему в будущем большое несчастье: «Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!», потом: «Погибли!...И какая то совсем неясная среди них о каком-то долженствующем непременно быть - и с кем?! - бессмертием, причем бессмертие почему-то вызвало нестерпимую тоску».
Булгаков показывает нам непоправимость случившегося преступления: Пилата, уже наверняка знающего о неправильности своего суда, он увлекает по ложному пути до конца, заставляя его делать шаг, окончательно затягивающий его в пропасть: вопреки своему желанию, вопреки уже вызревающему нем знанию, что он погубит себя, «прокуратор торжественно и сухо подтвердил, что он утверждает смертный приговор Иешуа Га-Ноцри». Булгаков заставляет Пилата, уже знающего о несправедливости своего суда, самого читать смертный приговор. Этот эпизод выполнен в тяжелых и трагических тонах. Помост, на который восходит прокуратор, подобен лобному месту, на котором «незрячий Пилат» казнит себя, больше всего боясь взглянуть на осужденных. Поэтические контрасты: высоты и низа, крика и мертвой тишины людского моря, противостояние невидимого города и одинокого Пилата. « ... Настало мгновение, когда Пилату показалось, что все кругом вообще исчезло. Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упираясь лицом в небо». И далее: « Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнем уши. В этом огне бушевали рев, визги, стоны, хохот и свист». Все это формирует предельное психологическое напряжение, сцены, в которых Пилат стремительно двигается к страшной минуте, тщательно пытаясь задержать приближение ее. Сцена, истолкованная автором как крушение, катастрофа, апокалипсис, сопровождается эмоциональным спадом, своего рода размеренностью повествования, связанной с исчерпанностью конфликта: толпа начала утихать, солдаты поскакали к Лысой Горе, а прокуратор «двинулся дальше, устремляясь к воротам дворцового сада».Диктатор или мученик?
Пилат мучается своим предательством, хотя на первый взгляд непонятно, кого он предал. Он служил кесарю и во имя кесаря казнил Иешуа. Речи бродячего философа были слишком опасны для власти и волновали народ, так разве не правильно он поступает, предав его смерти? Но опасен Иешуа был по мнению Синедриона, сам же Пилат не видел в нем никакой вины, однако подчинился решению власти. После этого « ему стало ясно, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил». Он упустил единственного человека, который еще вызывал у него интерес и уважение и вернуть его невозможно. Быть может, Иешуа под силу было вновь вселить в прокуратора веру в людей? Ведь хмурый Пилат, про которого « все шепчут, что он свирепое чудовище», которого власть сделала жестоким и циничным, заинтересовался философией Иешуа и воспринимал его как равного себе. Казнив его, он как бы отказывается от обратного пути к человечности, тем самым предавая саму человеческую природу.
В романе происходит разложение образа Пилата - диктатора и превращение его в страдающую личность. Власть в его лице теряет сурового и верного исполнителя закона, образ приобретает в некотором роде гуманистический оттенок. Двойственная жизнь Пилата - неизбежное поведение человека, зажатого в тиски власти, своего поста. Во время суда над Иешуа Пилат с большей силой, чем прежде, ощущает в себе отсутствие гармонии и странное одиночество. Так проявляет себя еще один мотив, связанный с личностью Пилата—мотив свободы и несвободы. Из столкновения воли Синедриона и прокуратора мы видим, что трагические обстоятельства сильнее намерений людей. Даже такие властители, как римский прокуратор, не всегда могут действовать согласно своей воле.
Трагедия Пилата заключается в том, что он сам себе не принадлежит. Он - исполнитель власти “великого кесаря”. В герое постоянно происходит борьба двух “Я”: прокуратора Иудеи и Понтия Пилата-человека. Эта борьба ярко показана М. Булгаковым через психологические портретные зарисовки, в которых изображены ежеминутные изменения внешности прокуратора во время и после допроса Иешуа Га-Ноцри. «Всесильный римский прокуратор Понтий Пилат, - считает В. В. Новиков, - вынужден подчиниться обстоятельствам, согласиться с решением иудейского первосвященника, послать на казнь Иешуа».
Противоположной точки зрения придерживается Т. М. Вахитова: «Понтий Пилат озабочен лишь тем, что после казни Иешуа не найдется человека, который смог бы с такой легкостью снять приступ головной боли и с кем можно было бы с такой свободой и взаимопониманием беседовать о вопросах философских и отвлеченных».
Доля правды есть в каждой из них. Не стоит слишком уж романтизировать Пилата, но с другой стороны, не стоит отказывать ему в прощении, ведь он долго страдал потом из-за своей ошибки: целых «двенадцать тысяч лун». Прокуратор пытался исправить совершенное злодеяние, убив Иуду, спровоцировавшего Иешуа говорить о кесаре и власти. Это казалось поначалу достаточным для искупления греха и прокуратор « старался внушить себе, что действия эти, теперешние, вечерние, не менее важны, чем утренний приговор». И все же он понимал, что это ложь, ложь прежде всего потому, что сам Иешуа не признавал мщения.Пилат и «пилатики»
«Большой» и «маленький» романы связаны триадами героев, схожими проблемами. У каждого из триады есть своя роль: роли властелинов достаются Берлиозу, Воланду и Пилату, роли непризнанных пророков--Иешуа и Мастеру, роли учеников—Ивану и Левию Матвею и так далее. Роль предателей играют Иуда, Алоизий Могарыч и барон Майгель. Однако Мастеру в его жизни противостоит не один человек, а множество «мелкиx пилатиков», то есть образ Пилата как бы распыляется и связывается со множеством «иуд».
Линия Пилат - Берлиоз проходит через злонравных героев, у которых, по выражению В. И. Немцева, практичный разум подавляет нравственный потенциал. Правда, у Поплавского, отчасти Римского, еще осталась интуиция, а вот другие ее изжили в себе. И совсем уж коротка линия Иуда - Майгель.
Враги Иешуа и Мастера образуют триаду: Иуда из Кириафа, работающий в лавке у родственников, - барон Майгель, служащий в зрелищной компании «в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы», Алоизий Могарыч - журналист. Все трое - предатели. Иуда предает Иешуа, Могарыч - Мастера, Майгель - Воланда и его окружение, включая Мастера и Маргариту : «Да, кстати, барон, - вдруг интимно понизив голос, проговорил Воланд, - разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности…более того, злые языки уже уронили слово - наушник и шпион».
И все же, по сравнению Пилатом, их предательства более мелкие и обыденные. Дли них предательство—дело обыкновенное, они не расценивают свой поступок, как нечто неприемлемое. У них нет ни силы характера, ни власти, ни драматизма Пилата. Он не раскаиваются в своих грехах до тех пор, пока не придет заслуженное наказание. Пилат ставится выше всех московских предателей, потому что он видел свой грех и осуждал себя за него сам.Искупление вины.
Можно проследить и связь Пилата и Иуды из повети Л. Андреева «Иуда Искариот» через фразу: «Помянут меня, - сейчас же помянут и тебя!». Таким образом, писатели как бы подчеркивают, что предательство вечно. Иуда погубил себя сам, повесившись на осине, тем самым предав Христа, который проповедовал смирение и покаяние. По легенде предательство Христа сгубило и Понтия Пилата. Вариант этой легенды Булгаков почерпнул из книги И. Я. Порфирьева «Апокрифические сказания о новозаветных лицах и событиях по рукописям Соловецкой библиотеки». Там рассказывалось, что император Тиверий, получив исцеление "гнойного струпа" на лбу от платка Вероники, на котором отпечаталось изображение Иисуса, разгневался на Понтия Пилата, казнившего столь искусного врача. Цезарь вызвал его в Рим и хотел предать смерти, но «Пилат, узнав об этом, сам умертвил себя своим собственным ножом. Тело Пилата было брошено в Тибр; но Тибр не принимал его; потом бросали в другие места, пока не погрузили в один глубокий колодец, окруженный горами, где оно до сих пор находится». Характерно, что во всех легендах последний приют Понтия Пилата оказывается в горах. Этой традиции следовал и Булгаков в «Мастере и Маргарите».
Только смирение и покаяние могли спасти Иуду, подарить ему вечную жизнь, но он выбрал другой путь, отвергнув Христа и его жертву. Поэтому успокоение и прощение булгаковскому Пилату даруется не потому, что он отомстил за Иешуа, а потому, что он раскаялся в своем поступке и страдал из-за него. Вечны не только грехи, но и прощение Бесконечно Милосердного Бога.
Атеисты своим врагам не прощали. Они погубили царскую семью, хотя Николай уже отрекся от престола. Они решили «разобраться с небесными богами» и активно агитировали безграмотное население, руша традиции, но не будучи способными дать человеку новой веры. Вот она, власть! Не многие из них каялись, как Пилат…
Пилату приходится решать проблемы, давно волновавшие человечество: проблему предательства и исправления своих ошибок, проблему свободы и того, КАКИМ может быть бессмертие, если оно отягощено виной. Его образ показывает нам, что практические соображения, диктуемые необходимостью сохранения статуса и всевозможных привилегий, не всегда оправданы, что есть в мире власть, гораздо более сильная, чем власть земных правителей. На его примере мы видим, что к христианскому бессмертию мы можем прийти только через покаяние, а не через жестокость, через веру в людей и через согласие со своей совестью.